Эливен, находясь все эти долгие зимние месяцы далеко от Лии, пытался забыть о ней хотя бы на один день, но понял, что не может.
Бездонные глаза с поселившейся в них тоской, но всё ещё хранившие искорки радуги, длинные светлые волосы, тонкая шея, уголки губ, чуть вздёрнутые от какого-то навеянного и мимолётного счастливого воспоминания. Этот образ он видел каждый раз, как открывал глаза утром. Иногда он сразу растворялся в темноте, но чаще стоял перед ним, сопровождал в дальних походах по длинным тоннелям, охранял его чуткий сон и снова встречал утром.
Каждый раз, подъезжая к ледяным выработкам возле убежища плантаторов, он сдерживал сердце, пытающееся выскочить из груди. Редкие разговоры со Стаумом о текущих делах начинались и заканчивались в стойле со скакунами рядом с ледяным озером. Эливен никогда не спрашивал о Лии, а Стаум не хотел первым нарушать этот обычай, хотя сам прекрасно понимал, что на душе у его друга. С тех пор, как ему стало известно, что у Лии вновь появилось молоко, а Кей идёт на поправку, он редко появлялся в этой части озера.
Вот и в этот раз, погрузив мешок с необработанными хрупкими камнями, которые плантаторы находили для него по всем норам, Эливен попрощался с другом и поехал обратно. Стаум ещё долго смотрел ему вслед, сочувствующе качая головой, не в силах ничего поделать, чувствуя, как угасает его друг.
Эливен все дни, свободные от изучения тоннелей, посвящал тяжёлой работе. Он полировал хрупкий слоистый камень, который привозил от Стаума. Ему не нужно было придавать пластинам определённые формы, но от этого легче не становилось. Затерев его плоские части на грубой столешнице, он переходил к обработке камня куском кожи, применяя глину, смешанную с мелким песком, а потом доводил поверхность до блеска с помощью плотной ткани.
Нут почти всё время проводила в стойле с подрастающими скакунами. Соли решила дать маленькой непоседе чуть больше свободы, чем та и воспользовалась. Погружаясь в это белое мягкое облако из перьев и торчащих из него голов с шершавыми клювами, перекашливающимися между собой и вечно что-то жующих, девочка забывала обо всём. Всё чаще то тут, то там слышалось натужное ворчание какого-нибудь птенца, застрявшего в расщелине в коридоре или упавшего в яму и требующего помощи. Нут просто забывала ставить на место преграду, а молодым морхунам только этого и надо было. Их любопытные клювы пытались проникнуть везде, за каждую занавеску, в любой тёмный угол, чем часто озадачивали обитателей убежища, вынужденных отводить скакунов на место. Нут всегда находила себе оправдание, но каждый раз ситуация повторялась, и этому не видно было конца.
Иногда любопытный скакун засовывал свою голову и в пещеру Эливена, где он точил камни. Он тут же откладывал свою работу и брался отводить морхуна в стойло. Лия тоже любила это место, она находила общий язык с этими пернатыми гордецами, могла заставить скакуна улечься на пол, для чего им приходилось неимоверными усилиями подгибать под себя ноги. Однако животные шли на это, лишь бы хозяйка приходила сюда каждый день и гладила их по мягкой тёплой шее и шершавому клюву.
Сколько долгих часов Эливен проводил за этим поворотом коридора, он и не смог бы представить. Когда Лия приносила только что родившегося Кея в стойло, чтобы хоть как-то согреть, время устремлялось и неслось быстрее самого сильного скакуна. Спрятавшись за углом, лишь краем глаза видев вход в стойло, Эливен был спокоен за безопасность Лии. С посиневшими губами он дожидался её появления, провожал глазами, после чего сам полз в стойло и припадал к первому попавшемуся морхуну, чтобы хоть немного согреться.
Иногда он ненавидел этого младенца, ради которого Лия не находила себе покоя. Но как только он понимал, что Кей – это тоже её частица, кровь и плоть, то корил себя за подобные мысли. Взъерошивая пух на шее скакуна, он осознавал, что совсем недавно здесь была её рука, тонкая, хрупкая. Ему вдруг становилось страшно оттого, что он ни разу не прикасался к этой руке, которая когда-то выхаживала его, смачивала раны на спине и ногах, вытирала капли пота на лбу.
Как всегда, Нут обнаружила себя спящей в уголке стойла. Она чем-то напомнила Эливену о его боли, он завёл скакуна внутрь и закрыл проход перегородкой, после чего быстрым шагом преодолел тоннель и скрылся в своей пещере. Упав лицом в жёсткую подушку, он снова увидел этот образ, грустные глаза вдруг разгорались искорками радости и счастья. Она снова обманула его, эта грусть была наигранной, как же ей нравилось наблюдать за Эливеном, управлять им. Смех, такой далёкий, почти потерявшийся, звучал на холме в последний раз для него, только для него одного. Называла ли она его имя? Знает ли она, как его звать? Что, если она захочет вспомнить его, но не сможет окликнуть?
Подушка душила его, но он не мог поднять голову, боясь, что спугнёт это видение, глаза, глядящие прямо на него, далёкий смех, затихающий, но ещё различимый. «Эливен… Эливен…»
Она помнит его имя, ведь оно слышится на том краю пустыни, на вершине холма.
— Эливен…
Он хотел оторвать лицо от подушки и глотнуть воздуха, но не смел этого сделать. Он был согласен не дышать вовсе, лишь бы это было реальностью. Что-то прикоснулось к его волосам, ничего прекраснее он раньше не чувствовал.
— Эливен…
Он повернул голову, надеясь, что это ему снится, и прижался щекой к чему-то тёплому и нежному. Он никогда не прикасался к этому раньше, но теперь чувствует это своими губами.
— Лия… Я не хочу, чтобы это исчезло. Какой странный сон.
Он открыл глаза и в зеленоватом полумраке увидел её. Это лицо, до боли знакомое и одновременно столь ласковое, живое, совсем не похожее на то, что он видит перед собой днём и ночью. Уголки губ, как он и мечтал всегда, приподняты, а длинные ресницы чуть прячут искорки в широких зрачках. Мягкие волосы спадают на его руку, безвольно лежащую на подушке, это так много для него сейчас. Она помнит его имя, пусть даже и во сне.
— Лия… Как я устал без тебя. Пусть этот сон никогда больше не кончается. Не уходи от меня, останься со мной навсегда.
Образ подарил растерянному и счастливому юноше лучезарную улыбку, а тёплая ладонь непрестанно гладила спутанные волосы.
— Дя, я останусь с тобой навсегда, если ты согласен принять меня, Эливен, — звучал голос, как тонкий ручей, убегающий от кучки колотого льда, сваленного в углу комнаты и забытого там.
Сладкая пелена, которая заволакивала всё вокруг, рассеивалась, угрожая оставить Эливена один на один с грубым камнем, холодом и темнотой, но тепло рук на его голове не исчезало. Чувство страха, стыд и растерянность вдруг навалились на плечи, кровь хлынула к щекам, сердце неистово рвалось наружу, устав томиться в затаившей дыхание груди. Он поднял глаза в надежде, что ничего не увидит, но был наказан этим видением, отдающим себя полностью, безвозвратно ему в этом подземелье, в этой комнате.
— Лия… Лия… Могу ли я говорить с тобой? Я никогда бы не осмелился сделать этого, почему же я должен позволить себе это сейчас?
— Говори, прошу тебя. Я хочу слышать твой голос, он стал для меня этим светом, теплом. Говори всегда, всё что хочешь, когда хочешь.
Эливен вновь прильнул губами к тёплой ладони девушки. Если бы он только мог отказаться от всего, что его сейчас окружает, но запомнить этот миг, это прикосновение навсегда, он сделал бы это.
— Я люблю тебя и всегда любил. Это сердце, оно рвётся к тебе, мне его нисколько не жаль. Оно жестоко, способно убить меня, но пока я слышу его, мне приходится думать о тебе, сдерживая в груди убийцу.
Лия наклонилась ещё ниже и прикоснулась губами к губам Эливена. Бешеные удары в груди стали стихать, будто жестокий зверь, прячущийся во плоти, получил то, чего хотел.
— Я тоже люблю тебя, Эливен.
Кей ещё не окреп настолько, чтобы покинуть свою тёплую и светлую комнату в убежище плантаторов. Стаум, как только понял, что ребёнку больше ничего не угрожает, стал всё чаще обращать внимание Лии на молодых скакунов, которых он уже пробовал выводить на лёд, и даже запрягать в повозку.
Однажды, поздно возвращаясь из стойла возле ледяного озера, он заметил какую-то тень, проскользнувшую к морхунам. Следующей ночью, спрятавшись в тоннеле, он дождался появления этой тени снова. Лампа в её руках осветила лицо, хотя для Стаума это не стало каким-то сюрпризом. Он знал, что это Лия. Только она знает, как обращаться с морхунами, чтобы те подчинились ей, признали своей хозяйкой. Стаум догадался, зачем ей это нужно, но вместо того, чтобы раскрыть своё ведение, он положил в повозку удобное кресло, застеленное мягкими подушками и самым тёплым одеялом, какое ему только удалось найти в убежище.
Однажды, заглянув в стойло, он не досчитался двух скакунов, самых взрослых и сильных из молодняка. Спустившись к озеру и поискав глазами повозку, он её тоже не обнаружил.
«Старого воина не проведёшь», -поощрял он себя и своё чутьё, которое, как всегда, не подвело. Заглянув в комнату Лии, он никого там не обнаружил, чему нисколько не удивился. Следы торопливых сборов говорили о том, что хозяева этой пещеры не появятся тут в одночасье. Стаум решил потревожить бедного Порхо, который редко прохаживался по коридорам и всё чаще лежал. Сломанная нога так и не переставала напоминать о себе, заставив тощего ворчуна позабыть о своём занятии и забросить составление карты. Теперь он нашёл себе более интересное и благодарное дело – сидеть в белом кресле и наблюдать за полками в складе, который когда-то был в хозяйстве у советника Красса.
Стаум знал, где найти этого проныру и скрягу, поэтому сразу направился туда.
— А, Порхо! Давно я тебя не видел. Всё не можешь забыть мне ковры, которые я забрал у тебя? Это написано на твоём лице, как бы ты не пытался этого скрывать. Но ведь это место, как я погляжу, нравится тебе не меньше, или я ошибаюсь?
— Следить за складом – это тяжёлый труд, — оправдывался Порхо, развалившись в кресле и выставив вперёд свою больную ногу. – Мой труд никогда никто не ценил, а ведь я отдавался ему полностью, не жалея своих конечностей.
— Знаем мы твои конечности. Говорят, видели тебя, как ты прохаживаешься между своих тайников, причём, твоим конечностям это нисколько не было в тягость.
— Кто? Это враньё, уверяю тебя, воин. Если бы я был здоров, разве мог бы себе позволить прозябать в этом кресле целыми днями?
— Ладно, хитрец, можешь оставаться тут, сколько захочешь, но при одном условии. Чтобы я больше не видел на твоём лице того выражения. Или тебе напомнить о тех двух скакунах, которые спасли вас от голодной смерти?
Порхо усердно замотал головой, невольно ища глазами то, что его всегда так пугало. Ничего подозрительного не заметив, он успокоился.
— Мне нужно два мешка с пухом, и не спорь, пока мне не понадобилось ещё и твоё кресло. Оно было бы так кстати в моей пещере, если бы было чуть шире. Тебе повезло.
— Но у меня нет того, что ты просишь, я давно уже всё раздал…, — начал было свою знакомую песню Порхо, но как только заметил руку воина, потянувшуюся к ремню, перекинутому через плечо, соскочил с кресла и побежал в дальний угол пещеры, позабыв про свою больную ногу. Ожидая увидеть голову Морака, он был даже слегка разочарован, когда Стаум просто поправил ножны от секиры, которые так и таскал на своей спине по старой привычке. Лишних слов говорить не пришлось, ухмылки воина было достаточно, чтобы лгун скрылся среди полок, а позже вернулся с тремя мешками пуха вместо двух.
— Это всё, что есть, забирай, — с отчаяньем в голосе сказал Порхо.
— Какой же ты мелочный, когда у тебя просят. Тебе напомнить, откуда взялся этот пух, эта еда, семирда, васхра? Даже не пойму, зачем я тебя до сих пор терплю?
Стаум знал все выходки Порхо, видел его насквозь, поэтому подобные стычки с этой пройдохой давно уже стали для него своеобразной игрой, тренировкой цепкости взгляда, смекалки, слуха. Иногда он вспоминал о былых временах, когда приходилось подолгу лечить раны после очередной вылазки в пустыню, но понимал, что это были худшие времена, о которых стоит забыть навсегда.
Порхо спас его, когда замёрзший отряд стоял по другую сторону глыбы, освободив проход. Стаум иногда с удовольствием потирал затылок и вспоминал, как его уронили со скакуна, но спасли от смерти, и Порхо приложил к этому свою руку.
— Ладно, оставайся на своём складе. Пусть твоё чудное выздоровление останется между нами. Это будет нашей маленькой тайной, не всё же мне таскать с собой эту голову.
Стаум снова потянулся к плечу, но только чтобы увидеть, как Порхо подпрыгнет в своём кресле. Удовлетворённый результатом, воин взвалил три мешка на плечи и ушёл.
Стаум знал, что Лия не станет задерживаться в убежище кодбанов из опасений за Кея. Не прошло и двух дней, как он заметил вдалеке какое-то движение. Вскоре к нему прибавились и звуки, которые он ни с чем бы не спутал. Перекашливание молодых скакунов, возвращающихся домой, становились всё отчётливее и ближе. Вскоре воин уже различал две головы, усердно поднимающих вверх свои клювы и приветствующих облачками пара знакомые ледяные горы, берег и хозяина, от которого посмели сбежать, поддавшись чарам нежных женских рук. Однако Стаум в этот раз встречал не только своих скакунов. К его великому удивлению, вслед за первой повозкой с небольшим отставанием прибыла и вторая, запряжённая четырьмя грумами, а когда из неё выбежала любопытная Нут, то его радости не было конца. Знакомый голос Соли, упрекающий девочку за столь неосмотрительное поведение, казался ему песней, разливающейся по зелёным просторам. Косс спустился на лёд последним, чтобы потом с трудом выбраться из тяжёлых объятий друга.
— Слишком ценный груз, чтобы отправлять его в дальний путь без провожатых, — заявила Соли, так и не уточнив, кого же она имела ввиду. Но можно было догадаться, что за Кея и Лию она почти не беспокоилась, когда с ними рядом был Эливен.
Стаум с большой гордостью показывал гостям всё то, чего удалось достичь в хозяйстве. Стараясь не подавать виду, что во всём тут есть его заслуга, лицо, запечатлевшее умиление, выдавало его без остатка. Когда показалась комната Лии, гостям пришлось разделиться. Долгая дорога утомила маленького Кея, которого Эливен не спускал с рук. Будто спрашивая разрешения, он взглянул на Лию, не смея сделать первый шаг. Но когда она взяла его руку в свою, то последние сомнения развеялись.
| К Главе 45 | К Главе 47 |