Лия склонилась в глубокой скорби над свёртком, лежащем в её руках. Слабое дитя больше не открывало глаз, его дыхание было редким и почти незаметным. Сама она давно перестала есть, что совсем ослабило её, придало лицу угловатые черты, обвело тёмными ободками вокруг глаз, спутало длинные волосы. Её молоко исчезло, как только отпала необходимость в нём. Кей больше не размыкал своих почти невидимых тонких губ, с них не слетало ни единого звука.
Она ждала, надеялась, что это случится как можно скорее, угнетая свой разум стыдом за такие жестокие желания. Но всё, что она могла сделать сейчас, это убедиться в том, что Кей больше не чувствует боли. Тогда и она сможет отправиться навсегда в вечную тьму. Но слабое дыхание ребёнка заставляло её ждать и надеяться, что это не затянется надолго.
Лёгкий шорох в коридоре, как будто на другом краю пустыни, не вызвал у неё ни малейшего внимания. Для неё больше нет ничего, кроме этой комнаты, этого маленького свёртка, такого невесомого, но способного сохранять ей жизнь, пока колени чувствуют это дыхание. Она больше никогда не окажется там, за этой занавеской. Туда больше нет пути для неё, он заканчивается здесь, на этом самом месте.
Эливен вошёл внутрь, он дрожал от страха, чувствуя какую-то слабость перед этой силой, заключённой в сгорбленной, облачённой в чёрный балахон спине. Он боялся произнести хотя бы звук, чтобы не обнаружить своего присутствия. Эливен уже знал от Соли и Косса, что попытки спасти Лию от смерти были бесполезными. В конце концов, она запретила кому-либо заходить к ней и что-то говорить. Всё, что хоть как-то мешало ей слушать дыхание Кея, становилось враждебным.
— Эливен, это ты? — произнесла Лия, не оборачиваясь. – Прости, но я не смогла. Уходи, уйди, забудь про меня. Мне осталось недолго.
Эливен, не сдерживая слёз, подошёл к Лие и упал перед ней на колени.
— Я не смогу без тебя, мне незачем существовать в этих подземельях, где не будет тебя. С того самого мгновения, когда рассеялась болезненная дымка, застилавшая мне глаза, я понял, что ты – тот воздух, которым я дышал, тот свет, который пробивался сквозь мои ресницы. Лия, я люблю тебя и хочу, чтобы ты знала. Ты не только в этом бедном малыше, сохранившем в своём маленьком сердечке всю твою нежность. Моё сердце переполнено тобой, я отдаю его тебе полностью, безропотно, навсегда.
— Нет! Эливен, ты не должен так поступать, — вскрикнула в отчаянии Лия. – Этого уже не избежать, я так решила. Но почему же вместо того, чтобы дождаться того сладостного последнего мгновения, я обречена страдать? Моя вина лежит на всём, на Горе, на этом малыше, а теперь я виню себя в отражении твоих глаз. За что! За что!
Эливен трясся, он затаил дыхание, но не смог встать с колен. Его миссия ещё не была окончена. Он решил, что не сможет уйти, даже если его будут умолять сделать это.
— Лия, я не прошу, чтобы ты внимала моим словам, которые услышала от меня. Но я хочу, чтобы ты прислушалась ко мне, доверилась мне в другом, что не терпит отлагательства. Это касается спасения Кея.
Лия вздрогнула, подняла глаза, позволив себе на мгновение отвлечься от застывших маленьких губ малыша.
— Ты лжёшь, слышишь? – прошептала она, не скрывая ненависти к человеку, изволившему шутить с ней в такие минуты.
— Лия, в это трудно поверить, я и сам не знаю, сможет ли это помочь, но ты не можешь отказаться, ради этого ребёнка, — с дрожью в голосе произнёс Эливен.
— Никто не в силах ему помочь, ни ему, ни мне. Оставь нас, я не хочу тратить последние мгновения на кого-то ещё, кроме Кея.
Эливен с трудом встал с колен и, шатаясь, побрёл к выходу. Для Лии он больше не существует, да и стоило ли надеяться, что он когда-то будет ей дорог. Ах, как поздно, чтобы что-то менять. Он понимал, что если сейчас выйдет в коридор, то больше не увидит её никогда. Пот катился по лбу и попадал в глаза, которые уже были переполнены слезами, ногти впились в израненные ладони, голова кружилась от неспособности держать разум на привязи. Нужно сказать что-то, последнее слово, которое она услышит от него, он и сам будет это помнить всегда, всю свою жизнь. Эливен искал это слово, оно хотело уже вырваться на свободу, его губы дрогнули в ожидании этого прощального, такого неуместного, непокорного слова, но в последний момент он произнёс то, что сам не ожидал услышать.
— Гор никогда бы не простил тебя за своего ребёнка, — произнёс он тихо, но ему даже не пришлось сомневаться, что его слова были услышаны. Он сделал шаг и оказался в коридоре, после чего побрёл, сам не зная куда. Но вдруг он услышал, как его кто-то позвал. Это была Лия, которая вышла за ним в коридор, чтобы окликнуть.
Грумы бежали, что есть сил, таща за собой повозку с ценным грузом. Ещё никогда им не удавалось преодолеть этот путь так быстро. Эливен сейчас думал только об одном. Что делать, если звери остановятся в пути? Он не выпускал из рук плеть, которую готов был применить на деле, если придётся. Это сильно расходилось с его методами приручения грумов, но сейчас он был готов на всё, лишь бы успеть. Он испытывал стыд перед зверями, которых заставил бежать по льду, вместо того, чтобы те спокойно кормили своих детёнышей, родившихся недавно и всё ещё нуждавшихся в родительском тепле.
Лия не выпускала ребёнка из рук, она прижимала его к себе, пытаясь отдать тепло своего тела этому маленькому притихшему существу. Наконец, грумы прибежали к месту назначения, знакомые ледяные выработки сверкали своей прозрачной чистотой, ледяной город с его светящимися холмами величественно встречал своих гостей. Люди, разгребающие колотый лёд, добывающие онисов, даже те, кто колол огромный зеленоватый пласт где-то там, в глубокой яме, вышли встречать повозку. Они выстроились в длинную цепь, вдоль которой испуганные грумы вынуждены были двигаться, вопреки своему желанию сбежать подальше отсюда. Шёпот, переходящий от удивлённого к восторженному, пробежал среди рабочих. Они узнали Лию, которая возвращалась в родное убежище, а это был хороший знак.
Кто-то послал за Стаумом, которого не пришлось долго ждать. Вот уже два дня, как уехал Эливен, воин работал в новом стойле для морхунов, расположившемся сразу за первым поворотом тоннеля. Он встретил прибывших, похлопав по плечу Эливена и приободрив Лию жгучим взглядом.
— У меня всё готово, как и обещал. Лия, позволь, я тебе помогу. Обещаю, что справлюсь не хуже тебя, тем более, ты валишься с ног.
Лия сама не поняла, как передала Кея этому великану с огненной шевелюрой, но только сразу после этого она ослабла и потеряла сознание. Эливен успел подхватить девушку на руки, отвергая любые предложения Стаума поменять их ноши местами. Но как бы ни было сильно упорство и чистота стремлений, Эливену всё же пришлось отдать бесчувственную девушку воину, а ребёнка взять себе, иначе дело могло оказаться намного хуже уже через половину пути.
— Она ничего не ест вот уже несколько дней, — поделился переживаниями Эливен. Но его больше заботило другое. Кей не получал материнского молока с тех пор, как Лия его лишилась. Как ребёнок до сих пор жив, он не мог понять, но надеялся, что удастся найти в убежище хотя бы одну женщину, кормящую дитя.
Комната, которая могла бы вызвать волну страха, воспоминаний или даже негодования у ослабевшей девушки, показалась Эливену совершенно другой, чем он её помнил когда-то. Рыжий песок исчез, как будто его и не было вовсе, а стены и пол теперь покрывали ковры, которые Стаум приказал убрать из тронного зала и положить в этой комнате. Лежанка, расположенная возле дальней стены, превратилась в мягкую постель, пахнущую свежими стеблями семирды и пухом морхунов. Вторая лежанка выглядела ничуть не скромнее, но к тому же имела небольшой бортик. Стол, тумба, стенные ниши сияли блеском натёртого камня, а в углах висели красивые чаши-лампы, когда-то занимавшие свои почётные места возле трона.
Э ливен не знал, как выразить свои чувства за подобный знак дружбы и преданности Стаума. Воин всем своим видом дал ему понять, что всё сказанное будет лишним и неуместным.
— Освещение великолепное, ты оказался прав, мой друг, — признался Стаум. – Никто другой не смог бы придумать ничего более ценного, чем этот прозрачный потолок.
Только в этот момент Эливен начал понимать, что в этой комнате странного, если не считать тех удобств, которые она приобрела, благодаря распоряжению воина. В ней не было льда, который всё чаще служил в качестве источника света.
— Когда солнечного света будет мало, придётся разжечь лампы. Лёд тут же растаял, как только мы принесли его сюда, — объяснил Стаум, заметив немой вопрос на лице друга. Воин осторожно положил Лию в мягкую постель, а Эливен передал ему ребёнка.
Поиски молока для Кея ни к чему не привели. В подземелье не было младенцев с тех пор, как начала исчезать вода, а женщины перестали рожать, опасаясь за жизнь детей. Эливен уже отчаялся найти молоко, но через несколько часов он тихо вошёл в комнату Лии и сел в углу. Девушка пришла в себя, но продолжала отказываться от еды. Она не могла позволить это себе, когда ничего не может дать своему ребёнку.
— Лия, я нашёл молоко, — тихо произнёс Эливен, что вызвало у матери странное чувство оцепенения. Он лжёт, этого просто не может быть. Она сама слышала, что такое невозможно, а этот человек хочет поиграть её чувствами, посмотреть на её муки.
— Позволь мне подойти ближе? – осторожно спросил Эливен, и, увидев лишь лёгкое движение плечами, не выражающими ничего, присел на край лежанки. Развязав небольшой мешочек, он обмакнул в него палец и прислонил к почти невидимым губам Кея. Что-то белое, такое удивительное, густое и в то же время текучее, коснулось нежной детской кожи, просочилось внутрь и исчезло. Лия задрожала, с нетерпеливым ужасом наблюдая за странными действиями над её чадом, но ничего не могла с собой поделать, продолжая поедать глазами лицо Кея. Эливен сделал то же самое ещё несколько раз, живительная влага исчезала между сомкнутыми губами, а вскоре они раскрылись и подарили Лие и Эливену еле заметную улыбку.
Эливен убедился в том, что Лия немного поела, после чего оставил мешочек на столе и отправился на поиски Стаума.
— Я должен отлучиться, но я вернусь. Это очень важно, даже один день промедления может стоить чьей-то жизни.
Он взял слово с воина, что тот проявит заботу о Лие, после чего накормил грумов и отправился в путь. Он не стал торопить зверей, совсем недавно они были лишь средством передвижения по льду, но сейчас всё в этом мире, хрупком и странном, стало обретать грани. Они из расплывчатых и неровных постепенно становились острее и тоньше, резали глаз, впивались в голову вместе со звуками и пытались найти себе постоянное и неприкосновенное место в мыслях.
Солнечный свет, проходя сквозь прозрачный потолок, прогревал пещеру, несмотря на жуткий холод снаружи. Лёд превращался в воду, стоило его лишь поместить под эти ласковые лучи. Хрупкая тонкая преграда из фигур сквола смогла отточить одну из множества граней, разделив собой тьму и свет, холод и тепло, смерть и жизнь.
Эливен смотрел на серые спины грумов, безропотно и терпеливо тащивших повозку. Ещё утром эти существа могли получить по своим спинам плетью, но не прошло и дня, как Эливен готов был пожертвовать собой ради них. Ещё одна грань, которая стала видимой, острой, но сколько их предстоит увидеть среди бескрайнего песка и камней, как угадать и не позволить чему-то очень важному проскочить сквозь пальцы, как горсть песка, зажатого в руке? В этот миг он понял, что тот обрыв, пропасть, по краю которой он прошёл, ведя за собой и всех остальных, отступил дальше. Чтобы заглянуть в его глубины, нужно лишь оглянуться и сделать один неверный шаг назад или просто оступиться.
Вдруг он вспомнил тот сон, или это был предсмертный бред, похожий на реальность? Стоило лишь протянуть руку, как он смог бы ощутить ладонью тот песок, сочившийся из рук Маттиса. Он застывал, превращаясь в прозрачный щит, а лицо его погибшего друга сияло так, как будто на него падали лучи от десяти солнц. За его спиной были люди, их не сосчитать, они заполонили всё пространство до самого горизонта.
— Ты был прав, Маттис, ведь тебе было известно будущее. Я не знаю, как ты передал мне свои мысли тогда, но понял я их только сейчас, — прошептал Эливен, стараясь лишний раз не тревожить четверых грумов. – Как же мне тебя не хватает сейчас.
Грумы остановились возле ледяной выработки, но Эливен спустился на лёд и повёл их дальше, поглаживая по шее самку, пытавшуюся ворчать и упираться. Дойдя до последнего столба, который так часто служил ему наблюдательным пунктом, он скинул со зверей хомуты. Небольшая поляна, застланная мелкими камнями, стеблями старой травы, песком и обрывками чьей-то одежды, внезапно превратилась в оживлённый очаг семейного счастья. Три грума – малыша не испытывали услады более долгожданной и нежной, чем это мгновение. С необыкновенным упоением они прильнули к матери и получали своё молоко, такое тёплое и сладкое. Только когда Эливен увидел, что детёныши закрыли глаза и отпустили мать, он посмел шевельнуться. Самка сама подошла к Эливену, подёргивая усами, и взяла из его рук ониса.
— Придётся потерпеть, теперь вся надежда только на тебя, — признавался он зверю, прекрасно понимая, что сейчас оправдывается больше перед собой, чем перед этим грумом.
На следующее утро Эливен, всё так же притаившись за столбом, выждал момент, когда детёныши закончили свою трапезу и отпустили самку. Повозка стояла неподалёку, грумы сами подошли к ней, съели своё угощение и позволили надеть на себя хомуты.
— В добрый путь, — произнёс Эливен, и звери весело помчались по льду, не дожидаясь от своего хозяина каких-то особых распоряжений. Два мира, которые были так чужды друг другу, слились в особом, едином порыве. Один был во власти другого, но каждый знал свою цену в этой странной молчаливой договорённости и дорожил ей, боясь нарушить эту тонкую связь.
| К Главе 44 | К Главе 46 |