Смерть Колодина так глубоко запала Сашке Завьялову в душу, что он больше не мог видеть прорезь в стекле дежурки, как и синие рубашки с погонами. Перед глазами стояла картина, как он склонился над мёртвым начальником, а слёзы душили его. Несколько раз он пытался дотянуться до его лица, но тело дёргало от приступов рыдания. Наконец, когда ему удалось совладать с собой, он положил ладонь на веки покойника и хотел закрыть их, но они всё равно открывались и смотрели отсутствующим взглядом куда-то мимо Сашки, сквозь него, будто читали его душу, как книгу.
Он зашёл в кабинет бывшего начальника, осторожно ступая по полу, словно боясь спугнуть тишину, подошёл к столу и притих. Не в силах оторвать взгляд от бумаг, разложенных на нём, он понял, что тут всё лежит так, как Колодин оставил в тот день, последний для него. Сашка вдруг представил, что может с помощью своих небывалых возможностей материализовать хозяина этого стола, отдать ему честь и поздравить с присвоением нового звания. Но таких способностей у сержанта не было, поэтому дрожащий лист в его руке плавно лёг сверху тех священных для Сашки бумаг, на которых совсем недавно лежали руки его начальника, частенько журившего его. Заявление об увольнении, словно последний лист той книги, которую Колодин читал в нём своими мёртвыми глазами, осталось ждать нового хозяина кабинета. А Сашка ушёл навсегда, больше он никогда не заходил в отдел.
Когда Тарас Порядько вышел из больницы, Завьялов навязался к нему в ученики. Много дней прошло, пока он привыкал к ворчанию своего капризного учителя, а позже Тарас почувствовал, что Завьялов-то, человек что надо. Потом он в Сашке души не чаял, да и новый работник так влился в коллектив, как будто и был тут всегда.
В одно обычное утро Марина вышла из дома, чтобы сбегать в библиотеку. Был последний понедельник месяца, а значит — санитарный день, или «ленивый день», как его любила называть Марина. Она всё утро лежала под одеялом, лишь изредка вытаскивая из-под него руки, чтобы сладко потянуться и снова их спрятать. Павел ушёл рано, а немного погодя и Витя улизнул.
Стенька уже два дня как гостил у Пети Синицына, куда его любезно доставил Павел на мотоцикле. Петя сам предложил такой вариант, всё хоть какая-то отрада для него, ведь приходилось кормить мальчишку, да и сам при нём кинет кусочек колбасы в рот. А для Стеньки тоже был повод — он теперь каждый день навещал бабушку, да ещё и в сопровождении целого старшего сержанта. Иногда они вдвоём сидели в палате Оли и смотрели на неё. Ради этого в уголке теперь поставили ещё одну табуретку.
Марина вышла за калитку и плавно пошла по улице. У неё было так спокойно на сердце, что ничего не могло нарушить этого спокойствия. Она больше ничего не боялась, это чувство куда-то исчезло, отпустило её. Даже большой грузовик, стоявший на её пути, вызвал только удивление. Двое слегка подвыпивших мужичков шустро таскали тюки и бросали их в открытый кузов. Один из заходов внутрь дома привёл их к небольшой перепалке. Когда было решено, наконец, кто тянет, а кто толкает, из дверей показалась фигура одного из грузчиков, который «тянул» тумбочку из-под телевизора.
— Хозяйка, тут литрой не обойдётся, тяжесть-то не детская! — прокряхтел тот, кто толкал.
— Ладно, ребятки, не ругайтесь, дам вам на поллитру ещё.
Удивительное дело, но после этих слов Клавдии люди с тумбочкой просто побежали, как будто мебель в их руках была картонной.
Марина заглянула в дом, заметила Клавдию, рассовывающую посуду в коробки, пытаясь уложить всё как можно удобнее и компактнее. Тут она заметила Марину, следящую за её работой, и опустила глаза.
— Всё-таки едешь, Клав?
— Да, Мариночка, уже и покупателя на дом нашла, вот, задаток в кармане. Сестра сказала, примет меня у себя в Оренбурге на первое время. А там, глядишь, и обживёмся.
— Оставалась бы тут, ты зря думаешь, что злимся мы на тебя, ты не при чём.
— Спасибо, Мариночка, но дело тут не только в этом. Люди пальцем показывают, будто я не вижу. Тот натворил дел, а теперь в психушке живёт, мне же сына на ноги поднимать. Пусть начнёт учебный год на новом месте, мы ещё успеем, вроде. И всё, Марин. Всё… с чистого листа.
Марина вышла на улицу и пошла дальше, но как-то неуютно стало в её сердце, стыдно за что-то, как будто. Скоро грузовик выехал из проулка и повернул направо. Из пассажирского окошка немного приоткрытого, смотрел Вовка. Машина проехала мимо высокого мальчишки в очках, отступившего на обочину. Витя встретился глазами со своим бывшим другом, но не отвёл взгляд. С того случая на ручье, когда Вовка бросил его одного в беде, он его ни разу больше не видел, а теперь лицо, смотревшее на него, показалось ему таким далёким, давно забытым. Вовка не успел отвернуться или спрятаться, он сто раз пожалел, что сел возле окошка, отчего его щёки покрылись густой краской.
Вечером Павел обнял жену и долго смотрел на неё. Он больше не боялся за неё, но иногда всё же запрещал поднимать тяжести или входить в комнату с незажжённым светом, опасаясь, что Марина может удариться. Пережитый шок оставил свои следы даже в душе такого непоколебимого человека, как Павел.
— Знаешь, милая, что я услышал сегодня от Сашки Завьялова? Та сумка и кусок трубы, что лежали у Фёдора во дворе — они же предназначались мне. Он не зря это прихватил тогда с собой. Если бы он успел всё это подбросить к нам, я бы сейчас сидел в КПЗ, а Фёдор разгуливал живой и невредимый.
— Как запутаны наши пути в этой жизни, милый. И мы должны идти по одному из них, даже если выбрали его по ошибке. Никуда не свернуть. Знаешь, Паш, чего бы я хотела сейчас больше всего?
— Что же это? Неужели, тёплых сладких булочек?
Марина засмеялась и толкнула мужа в плечо, сделав вид, что слегка обиделась.
— Безобразник! Ты думаешь, что если женщина беременна, то она, непременно, хочет есть? Ты угадал, иди пеки булки.
Павел смеялся, он был самым счастливым мужем.
— А если серьёзно, — продолжила Марина, — больше всего я бы хотела, чтобы Оля вернулась. Не её та дорога, по которой она пошла, не её.
| К Главе 84 | К Главе 86 |